Николай Ге.
"Екатерина II у гроба императрицы Елизаветы".
1874 год.
Об этой картине Николая Николаевича Ге, появившейся на третьей выставке передвижников в 1894 году, все историки искусства и биографы художника пишут, как заговорённые, одно и то же: «Менее удачной была картина «Екатерина»…». Отчасти это объяснимо тем, что тогдашние зрители, пресса, да и сам Ге, сравнивали «Екатерину» с нашумевшей ранее картиной «Пётр допрашивает царевича Алексея». Между тем картина «Екатерина» не менее психологична, символична и глубока, чем «Пётр». Возможно, сюжет картины был навеян знакомством автора с Герценом, портрет которого он писал во Флоренции в 1867 году. Не приходится сомневаться, что художник был знаком с изданиями Герцена, среди которых были записки Екатерины Великой и княгини Е. Р. Дашковой. Эти ценнейшие источники и стали основой картины. Известно, что Ге был хорошо образован, знал и чувствовал русскую историю. Он взял сюжет, который (так же как и сюжет «Петра и Алексея») предполагал неоднозначность прочтения картины. Вроде бы он прост: в траурный зал, в котором стоит гроб почившей 25 декабря 1761 года императрицы Елизаветы, входит императрица Екатерина Алексеевна, только что разминувшаяся со своим супругом императором Петром III – он виден вдали, в белом прусском мундире. Любопытно, что первоначально, в набросках, Ге «сталкивает» супругов на пороге зала, при этом Пётр III с ухмылкой смотрит на Екатерину II. В окончательном варианте точка зрения меняется, и мы видим, в сущности, только одну императрицу, её напряжённое и совсем не искажённое горем по усопшей тётке лицо. В чём же дело, в чём суть изображённого художником? Оба – и Пётр, и Екатерина – не любили покойницу, которая многие годы портила им жизнь мелкими придирками, публичными выволочками, постоянным и назойливым присмотром, да ещё вечно ограничивала супругов в деньгах. Но эта стойкая нелюбовь к тётке совсем не объединяла Петра и Екатерину, которые к 1761 году уже давно не жили вместе. Обычно с годами супруги становятся неуловимо похожими друг на друга из-за совместной жизни, общей среды обитания. В этой паре было всё наоборот.
Их ранний парный портрет больше говорит об их внутреннем сходстве, чем все последующие. Это неудивительно – с годами Екатерина и Пётр всё больше отдалялись друг от друга. У каждого из супругов возникли свои интересы, своё окружение, свой мир, в котором не было места для другого. При этом оба со страхом ждали смерти Елизаветы, ибо им было известно, что императрица без ума от цесаревича Павла, их сына, которого с самого рождения отобрали у родителей и поместили в апартаменты Елизаветы, где и созрел план возведения на престол Павла Петровича. Родителей же будущего наследника Елизаветы предполагалось выслать за границу. Для Петра это не было таким уж страшным наказанием: он всегда мечтал вернуться из ненавистной ему России в свою Голштинию, откуда его в 1742 году чуть ли не силком вытащили русские эмиссары, чтобы сделать наследником русского престола. Для Екатерины же, мечтавшей о власти и связавшей свою судьбу и будущее с Россией, такое решение Елизаветы было смерти подобно. И уже в 1756 году, когда появились первые симптомы болезни Елизаветы, Екатерина стала интриговать, сколачивать свою «партию», готовиться к перевороту. При этом она зорко наблюдала за здоровьем Елизаветы. В письмах английскому посланнику Уильямсу, который снабжал её деньгами, Екатерина с циничной откровенностью писала, что императрица уверяет, что ей лучше, что кашель и одышка проходят, между тем «не смогла сказать трёх слов без кашля и одышки, и если он не считает нас глухими и слепыми, то нельзя было говорить, что она этими болезнями не страдает. Меня это прямо смешит». В другом письме она пишет: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы она скорее!». Наконец «колода» отправилась к праотцам, но никаких сюрпризов супругам не оставила, даже трогательно попрощалась с ними перед смертью. И в эту печальную минуту Пётр и Екатерина повели себя по-разному. Пётр, став императором, не скрывал бурного восторга от такого счастливого для него поворота судьбы. Тело скончавшейся Елизаветы не успели убрать и положить в гроб, как Пётр приказал всем явиться «в светлом богатом платье» в церковь, где была устроена присяга новому императору и, ко всеобщему изумлению, был пропет вместо панихиды благодарственный молебен. При этом, как вспоминала Екатерина, Пётр «был вне себя от радости и оной нимало не скрывал и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески». Так же он вёл себя и во время ритуальных посещений тела усопшей государыни. Близкая Екатерине княгиня Дашкова писала: «Пётр III являлся крайне редко, то только для того, чтобы шутить с дежурными дамами, подымать на смех духовных лиц и придираться к офицерам и унтер-офицерам по поводу их пряжек, галстуков или мундиров». Этим он вызывал неприязнь в обществе, возмущал глубоко скорбевших по покойной государыне гвардейцев; потом, через полгода, они припомнят это Петру. Иначе, расчётливо и осторожно, поступала Екатерина: «Императрица, - писала Дашкова, - приходила почти каждый день и орошала слезами драгоценные останки своей тётки и благодетельницы. Её горе привлекало к ней всех присутствующих». В последнем утверждении Дашковой не приходится сомневаться, ведь мимо тела императрицы целый день шли тысячи людей, и все они видели талантливое изображение глубокого горя Екатерины. Только умные и знающие люди видели подноготную. Так, французский посланник Брейтель писал 15 февраля 1762 года о Екатерине: «Императрица завоёвывает умы. Никто более, чем она, не изъявляет усердия в исполнении заупокойных обрядов по усопшей государыне, кои в греческой религии многочисленны и исполнены суеверий, чему она, несомненно, про себя и смеётся, но духовенство и народ весьма довольны её поведением». Именно таких оценок от общества Екатерина и добивалась. Ей было не впервой изображать чувства, которых на самом деле у неё не было. С ранних лет она училась быть гибкой, умела лицемерить, сдерживать свои чувства и упрямо идти к своей цели – власти. Шаг за шагом она, чистокровная немка, делала всё, чтобы стать для русских своей, понравиться знати, народу, армии. «И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках, - рассказывала потом Екатерина, - я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употреблять им средства <…>, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей, сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял её от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным образом составила я себе громкую славу и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство». Мы не будем при этих признаниях доверчиво развешивать уши: там были и не совсем невинные средства, а были и интриги, и заговор, и подкуп, и прочее – всё, что летом 1762 года привело Екатерину на русский престол. Но одно несомненно – Екатерина умела вести тонкую игру. И вот, благодаря гению Ге, мы как бы невольно застаём её за этим занятием. Сейчас она сядет у гроба, и потекут горючие крокодиловы слёзы…
Евгений Анисимов. «Письмо турецкому султану. Образы России глазами историка». Санкт-Петербург, «Арка». 2013 год.
* * *
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
